Остро заточенный карандаш порхает над эскизом с воздушной легкостью, подобной копью в руках главной героини не своей истории: измотанный жестокой битвой на пределе сил день уступал законное место неторопливо приближающемуся вечеру, бережно кутающему норовящее смущенно спрятаться за обагренный глубоким алым светом горизонт мягкой вуалью из перламутровых облаков, не зная и не желая вдаваться в подробности недавно отгремевшего сражения, чуть не стоившего существования привычного мира - хоть далеко и не добровольное, однако наконец-то своевременное вмешательство отсрочило приближение непроглядно-мрачной лавины, наступавшей со стороны ощетинившихся острыми зубьями скал горных хребтов на востоке. Жар свирепо разошедшегося пожарища неохотно поддавался убаюкивающим уговорам ласковой прохлады, отступая шаг за шагом от обратившегося в руины пригорода под наполовину разрушенной крепостной стеной, вяло огрызаясь редкими всполохами пламени и подтачивая внезапными укусами некстати подвернувшиеся шаткие опоры под крышами присыпанных золой домов, обрушивая с иррационально-громким на фоне установившейся тишины треском последние чудом уцелевшие конструкции среди быстро растворяющихся в тенях клубов едкого пепла. Проведший последние часы в ожидании многообещающе оскалившейся неизвестности ветерок с изрядной долей осторожности рискнул высунуть любопытный нос из-за ближайших холмов, а затем, ловко минуя усеявшие пологие склоны нагромождения изуродованных тел, заботливо подцепил замызганные кровью полы пурпурного плаща, стряхивая с него бледно-серый налет и уже заметно более уверенно поднимаясь к прядям выбившихся из-под рогатого шлема волос, деликатно заглядывая в прорези опущенного забрала и неуютно замирая, встретившись с устремленным в красноречивое никуда взглядом. И точно также застывает над бумагой кусочек графита, пока стремительно принимающее вполне четкую форму беспокойство пробовало на вкус тревожно забившееся сердце - с чуткой внимательностью к деталям разработанный план рассыпался хрупким карточным домиком, стоило лишь один раз задать себе, казалось бы, вполне тривиальный вопрос.
Понимает ли он хоть на сотую долю ту боль, которую пытается изобразить в ее глазах?
Может ли вообразить ее отчаяние? Хотя бы на шаг приблизиться к обжигающей ярости, не истлев прежде, чем успеет присмотреться внимательнее? Вдыхая жженую горечь, ступая по хрустящим осколкам разбитых мечт и развеянных по ветру желаний, наберется ли смелости, чтобы дотронуться до закованного в толстый слой стали плеча, завороженно следя за тем, как она оборачивается...
Сможет ли он нарисовать ее улыбку?
Рисовать с чужого не в пример проще, однако даже так Сота не представлял, как ни пытался, счастливую Алистерию. Недостаточно. Причем абсолютно всего, от умения переносить образы из головы на планшет до понимания мотивов: и хотя логика подсказывала, будто совсем не обязательно самому пару раз оказаться на волоске от поражения, сражаясь насмерть и при том без явной надежды на успех, чтобы вникнуть в мысли схожего героя, положение дел так и оставалось уныло-беспросветным, небрежно заретушированным по краям пространными "а что если", - тяжелый и монолитный постамент утопал в ненадежно-зыбкой почве, разъеденной сомнениями, обильно сдобренной неуверенностью и перенасыщенной капризно-трусливым ожиданием внезапного озарения, способного тотчас расставить все четко по полочкам, тщательно разжевать и положить маленькому птенчику, не торопящемуся вылетать из уютного и надежного гнездышка, прямо в широко распахнутый клювик, мигом поднимая планку мастерства с мечущейся в раздумьях посредственности до автора оригинала и выше, к собственным историям.
Безнадежно.
Ради этого пришлось бы сотворить с самим собой немыслимое, а между тем текущая ситуация предоставляла не так уж мало приятных дивидендов в обмен на некоторые затруднения в творческом процессе: заботливо упрятанная в глубинах книжного шкафа папка с набросками тому лучшее подтверждение - рисовать для себя, не рискуя быть выставленным на посмешище после одного едкого и меткого комментария, или, что куда хуже, получить необходимый импульс мотивирующего одобрения, чтобы в итоге...
Взгляд сам собой цепляется за одинокий значок уведомления в верхнем правом углу экрана. Пара кликов и никаких проблем. Незачем открывать и читать письмо, чтобы его удалить. Так проще. Так легче.
Шимадзаки.
Так больно. И страшно.
И тщательно прикрытое несколькими слоями разношерстных оправданий чувство вины здесь совершенно ни при чем. Вернее сказать, оно служит лишь приманкой, капелькой крови в океане, на которую в считанные мгновения приплывет то, что внушает настоящий ужас.
Два бордовых огонька тускло светятся в глубоком мраке.
Дыхание перехватывает невидимая ладонь, вцепившаяся в шею мертвой хваткой. Легкая щекотка - длинные алебастровые волосы спадают с обеих сторон невесомыми волнами, закрывая застывший в немом отчаянии мир вплоть до того момента, как в расширившихся от страха зрачках не отразятся другие, два заполненных межпланетной пустотой колодца квадратной формы, а бледные губы, изогнувшиеся в плотоядной усмешке, прошепчут имя.
Только после этого ему будет дозволено зайтись жестоким кашлем, сгибаясь чуть не пополам и давясь от переизбытка воздуха, за глоток которого мгновением назад подписался бы под чем угодно. И нет никакой необходимости бежать в сторону ближайшего зеркала, спотыкаясь на каждом углу, чтобы проверить.
Прятать следы на шее с каждым разом получалось все труднее.
Рябь бежит перед глазами.
Очки слетели куда-то в сторону. Опять. И откуда взялся этот мерзкий запах горелого?
...жар свирепо разошедшегося пожарища неохотно поддавался убаюкивающим уговорам ласковой прохлады, отступая шаг за шагом от обратившегося в руины пригорода под наполовину разрушенной крепостной стеной...
Дрожащие пальцы сгребают золу. А в смещенный фокус неожиданно четко попадают два смутно угадываемых силуэта: заключенная в доспехи фигура высокого рыцаря с неподъемным даже на вид копьем и...
Страх. Холод. Тьма.
Невидимая длань Бога тотчас вышвыривает лишний для этого мира элемент в его собственный, затягивая прореху с глухим хлопком. Наваждение, если это было именно оно, проходит молниеносно, но все же недостаточно быстро, чтобы Сота не успел узнать то самое место.
Которое только-только нарисовал.
Лучи красного спектра человеческий глаз воспринимает быстрее всего. И электронные часы деловито подмигивают в ответ, показывая половину второго ночи. Не успокаивает окончательно, однако приоткрывает лазейку для юркой и деловитой рациональности, на ходу подыскивающей выглядящие вполне приемлемыми объяснения и легко свивающей звено за звеном логической цепочки.
Кому-то надо больше спать. И отложить рисование на каникулы, когда экзамены будут сданы и не придется засиживаться с конспектами до полуночи. Так ведь и зрение можно просадить еще ниже, а ведь до операции еще почти полгода, в течении которых окулист крайне настойчиво рекомендовала поберечь глаза от близкого знакомства с монитором. Хватит на сегод...
Или нет.
Потому как в отличии от того странного запаха грохот и лязг на первом этаже оказались на удивление реалистичными. Настолько, что метнувшийся из комнаты к лестнице вниз Сота даже не обратил внимание на грязный отпечаток ладони, оставленный им же на рисунке.[icon]https://b.radikal.ru/b19/1907/a4/7e8e8e2fb4d7.jpg[/icon][nick]Sōta Mizushino[/nick][status]еб*ть ты мангака [/status]

Отредактировано Levi Ackerman (Суббота, 20 июля, 2019г. 15:57:50)