Имир стучит ногтем по столу и не сводит взгляда с пустого листа. Там должны быть слова. Там должно быть хоть что-нибудь: эмоции, чувства, мысли. Но в голове совершенно пусто и на листе тоже, по-прежнему. Имир умеет говорить то, что думает. Умеет говорить в лицо, грубо, резко, с насмешкой. Но письмо – это совершенно другое. Письмо – не просто выражение чувств на бумаге. Это потраченное время на формирование собственных мыслей. Это л и ч н о е. Имир не волнуется. Хотя поводов волноваться немало, включая стоящего над душой Брауна, которому очень надо убедиться, что Имир не собирается отправлять что-нибудь зашифрованное Легиону Разведки. Имир не смущается от мысли, что однажды, возможно, этот лист будут держать руки Хистории, а её глаза пробегутся по строкам, ей посвящённым. Имир просто сложно. Ей тяжело разобраться в себе. С собой. И что-то подсказывает, что письмо выйдет совсем коротким и даже не прощальным.

Любовным.

Своим мыслям Имир улыбается, жмурится, представляя лицо Хистории и её глаза, расширившиеся от удивления, когда к ней попадёт клочок бумаги с буквами. И в каждой букве, в каждом слове какая-то эмоция, нераскрытое значение. Имир улыбается, а потом одёргивает себя, резко и неприятно вздрагивая, покрываясь мурашками. В воспоминаниях всплывает картина их «прощания». Имир раскрывает глаза, хмурится. Она смотрит на пустой лист, но видит только события, давно ушедшие, оставшиеся позади, за стенами, и назад их отмотать нет ни возможности, ни желания. Она не сожалеет о сделанном выборе и не мучает себя вопросами «а что если», потому что, каким бы странным – невыгодным – не был этот выбор, он принадлежит ей. Это её решение. Спонтанное, сделанное на эмоциях, необдуманное и нелогичное во многом. Но её личное.

– Райнер, чтоб тебя, твоя физиономия меня в тоску вгоняет, может, всё-таки свалишь? Обещаю не писать невидимыми чернилами, – она хмыкает со смешком, почти с издёвкой смотрит на Брауна, совершенно точно зная – он не уйдёт, этот парень до неприличия честно выполняет поставленную задачу. Возможно потому, что предыдущую с грохотом просрал.

В голосе у Имир нет недовольства или возмущения. Ей, на самом деле, плевать, сверлит ли Браун ей затылок взглядом или нет. Может быть, Райнер ей даже импонирует в каком-то смысле. Его интересно раздражать, дразнить, колоть нахальными ухмылками и словами, хотя в последнее время всё веселье быстро сходит на «нет». Чем дальше Райнер от стен, тем лучше себя контролирует, по крайней мере, так кажется со стороны. Но Имир всё ещё интересно. Любопытно залезть к нему в голову и посмотреть, как сильно шарики у него зашли за ролики. И как глубоко болото, в котором он продолжает тонуть.

Имир отрывает взгляд от бумаги и потягивается, лениво зевая. Суставы громко хрустят. Она чувствует, что Райне таращится ей в спину. Молча. Терпеливо ждёт, когда она уже, чёрт побери, станет писать. Но в голове всё так же пусто, как и раньше. Мыслей и на пару строчек не наберёшь, а чувства… Чувства слишком запутанны, чтобы выхватить из них что-то определённое, что-то, способное повести её. Это письмо, возможно, последнее, что она напишет. И единственное, что останется после неё. Кроме воспоминаний у людей. Имир хочет остаться сама, а не оставлять от себя что-то.

И хотя Имир не сожалеет о своём решении, ей интересно, в какой момент она переступила черту. Когда всё, что она держала в руках, начало рассыпаться, превращаться в ничто. Имир знает, что лично для неё всё пошло коту под хвост и кануло в хаосе не в момент, когда Колосс пробил ворота Троста. Живые и мёртвые перемешались в одну кучу, но Имир видела подобное и раньше, и сделала то, что умеет – сосредоточилась на выживании. После раскрытия Энни их, бывших кадетов сто четвёртого, начали подозревать, и Имир знала, что рано или поздно её раскроют. Но продолжала скрывать свою тайну. Потому, что это часть выживания. И потому, что эта тайна была почти самой наименьшей из всех имевшихся. Да и, к тому же, не горело ей служить верой и правдой на благо человечества и стать объектом для изучения. Или оружием, как Эрен. Вот уж чушь.

Переломный момент случился в замке. Вернее, в старых развалинах, зовущихся замком, а ныне уже совсем руинах. Утгард. Место, где Имир могла погибнуть. Но выжила. Выгрызла жизнь себе и своим товарищам клыками по плоти гигантов. И всё ради того, чтобы эта дорога привела её к решению. К возвращению в Марли. К смерти. Символично. Здесь она получила своё имя.

Здесь она с этим именем и умрёт.

Но началось всё, в любом случае, в Утгарде.

850 год, руины замка Утгард.

Внутренности всмятку. Рассудок мутный. Тело истощено, как и регенеративные способности. Имир то отключается, то приходит в себя снова. Но она выживет. Конечно, она выживет. Чтобы убить её понадобится нечто большее, чем кучка тупых гигантов [на долю секунды она поверила, что умрёт] [но теперь это чувство далеко позади]. В очередной свой приход в сознательное состояние, Имир соображает, что место происходящего всё ещё не изменилось. Руины замка. Она замечает фигуру рядом с собой и хватает чей-то рукав. Ей нужна Криста. Нет, нет-нет, Хистория. Только вместо знакомой девушки над Имир нависает физиономия в очках.

С губ Имир вместо ругательств срывается вымученный стон. Хватка ослабевает, отпуская чужой рукав.